Б.А. Алмазов.
Доцент кафедры
связей с общественностью
СПбГУФК им. Лесгафта
BorisAlmazov@narod.ru
К началу 1921 года одержав победу в гражданской, присоединяя бывшие территории Российской империи к новому государству пролетарской диктатуры, царству свободного труда и прочия, и прочия…,. большевики, руководимые В.И. Лениным, загнали Россию в такую экономическую пропасть, из которой, казалось бы, ей никогда не выбраться. В марте полыхнул Кронштадтский мятеж, утопленный в крови будущим маршалом М.Н. Тухачевским. Взбунтовалась гвардия революции - матросы Балтфлота, те самые, что грабили и насиловали питерских горожан, и по воспоминанию выживших, кого и страшнее то не было, поскольку многие, по утверждению академика Лихачева, были наркоманами.
Несмотря на то, что советскими историками Кронштадские мятежники были объявлены контрреволюционерами, на самом деле они были последним подлинным резервом революции, и разгром мятежа ознаменовывал начало самоистребления большевиков. Орлы революции в тельняшках, кожанках, с маузерами и максимами, в перевязях пулеметных лент, уйдут в песни про матроса Железняка и на барельефы будущих советских зданий, в жизни они стали уже не нужны.
Символично, что 7 марта в день начала штурма Кронштадта Центральный Комитет партии большевиков одобрил проект новой аграрной политики: переход от продразверстки к продналогу.
Это означало, что более по деревням не станут ходить, творящие полнейший беспредел, так называемые, продотряды, отбирая все подчистую, прежде всего зерно, сохраняемое на посев и обрекая крестьян на голодную смерть, а станет действовать продовольственный налог, хоть и чудовищный по объему, грабительский, но все-таки постоянный, а не устанавливаемым произволом
“человека с ружьем”. Начался НЭП.
НОВАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА сменила политику "военного коммунизма". Теоретически она была рассчитана на восстановление народного хозяйства и последующий переход к социализму. Трехжильным российским мужиком началось восстановление, когда- то самого мощного в мире, внутреннего рынка, было разрешено владение различной формой собственности. Однако, когда теперь три четверти века спустя, историки запевают хвалебную песнь НЭПу утверждая, что новая экономическая политика быстро привела к восстановлению разрушенного войной народного хозяйства – это ложь, противоречащая историческим фактам. Летом 1921 года в ограбленном большевиками Поволжье начался голод, приведший к гибели 5 миллионов человек. Не берусь утверждать, был ли этот голод спровоцирован или возник как результат полной хозяйственной безграмотности большевиков, но вот политические результаты голода они пожали обильные. Под предлогом сбора средств для борьбы с голодом начался отъем церковных ценностей – фактическое уничтожение русской православной церкви.
Началось ли экономическое благоденствие или хотя бы временный роздых от голода при НЭПе? Да нет, конечно!… Но в городе появились продукты не по карточкам. Была проведена денежная реформа (1922-24), приведшая к превращению рубля в конвертируемую валюту. Утверждалось, что в страну потекли иностранные инвестиции, на самом деле бесценные произведения искусства, золото, драгоценности широчайшим потоком хлынули из Советской России. Появились “друзья” СССР, вроде проходимца всех времен и народов, Хаммера.
Однако потребовалась идеологическая витрина благоденствия и такой символ, такой знак новой эпохи тут же был заказан и создан. Конечно же, им стал рынок! Новый! “Народный”. В Питере, еще не Ленинграде в 1922 году началось проектирование нового, современного народного рынка. На небольшом участке в Кузнечном переулке, (который принадлежал церкви Иконы Владимирской Божьей Матери, по ней же и называется ближайшая Владимирская площадь) где находились обширные дровяные склады, с 1925 года по проекту архитекторов С. И. Овсянникова и А. С. Пронина, началось грандиозное строительство. Огромный корпус рынка, незначительно реконструированный в 1962-64 гг, имеет единое внутреннее пространство, между столбами которого располагаются прилавки. Оно освещается через световой фонарь, который расположен в перекрытии центральной повышенной части. Центральный вход выделен четырьмя рустованными
колоннами, скульптурами рабочего и крестьянина (автор—скульптор В. Ф. Разумовский) и башней с часами.Замечательные, надо сказать, статуи. Рабочий в шортах, на манер бойскаута, с кувалдой, зубчатым колесом, прикатившимся от статуи Промышленности с фасада Елисеевского и прической, какую носили Буревестник А.М. Горький и творец образа счастливого социалистического Отечества В.В. Маяковский. Примерно такой же рабочий, тоже с молотком и такой же “пролетарской” прической будет на памятнике “Слава Труду” или
как его еще называли “Рабочий и колхозница” Веры Мухиной. Замечательным, надо сказать, памятнике, радостно угробленным реставраторами в наши дни. Они его разобрали на кусочки, а собрать не смогли, в чем торжественно признались. Оно, конечно, ломать - не строить – душа не болит.Еще раз скажу – у Кузнечного рынка - замечательные статуи! И если маленько веселят трусы – “пятьдесят лет советскому футболу” рабочего, то крестьянин с иконописным лицом Николая-Угодника неожиданно трагичен. Что видит он? Куда смотрит? Ведь это, как бы, его рынок!
Это здесь он должен получать заслуженное вознаграждение за взращивание плодов земных, изобилие коих должен символизировать пшеничный сноп, прихваченный его рукою, вооруженной серпом. Мощная и страшная рука! И страшен ее поворот, с каким подрезается колос. Может колос, может шея жертвенного животного, может горло… Умное, тонкое лицо крестьянина - мученика, его анатомически безупречная и национально достоверная русская мощная фигура, более всего и ближе всего к мемориальному памятнику. Не лубком о базарных бубликах веет он этого крестьянина, а предчувствием “великого перелома” хребта российской хлеборобской цивилизации – сплошной коллективизации, то есть гибелью крестьянства. Если угодно – это единственный в России памятник кулаку! Предчувствовал ли это скульптор? Думаю – да!
Кузнечный рынок закончили строительством в 1927 году, а НЭП начали свертывать после смерти Ленина с середины 20 – годов.
“Ликвидировались синдикаты в промышленности, из которой административно вытеснялся частный капитал, создавалась жесткая централизованная система управления экономикой (хозяйственные наркоматы). И.В.Сталин и его окружение взяли курс на принудительное изъятие хлеба и насильственную "коллективизацию" деревни. Проводились репрессии против управленческих кадров (Шахтинское дело, процесс Промпартии и др.). К началу, 30-х гг. нэп фактически свернут”, (БСЭ). А это означало гибель “нэпачей”, кулаков, не тех Столыпинских, царских, а
новых, выращенных советской властью из последних трудовых мужиков, тех, что мечтали продавать свои продукты на Кузнечном рынке.Мне всегда, почему - то казалось, что крестьянин – кулак у Кузнечного рынка смотрит побеленными, незрячими глазами не вперед в будущее, а в прошлое. Наверное, виной тому два невысоких здания, на противоположной стороне переулка. Одно старинное с барельефами на античные темы, дом Каншиных, неизвестного архитектора. Типичное двухэтажное здание начала позапрошлого столетия. А на другом доме - (Кузнечный 4), сильно затертые ремонтами, в барочном обрамлении - женские лица… Похоже, это барыня, а мужик у Кузнечного - ее бывший крепостной. Два века, две эпохи, две страны смотрят друг на друга.
На многие и невеселые размышления наводит это соседство. А не эта ли помещица хлестала по щекам и сдавала в солдаты предков крестьянина, стоящего у рынка, а не ее ли усадьбу и ее потомков жег и грабил он в 1905 или в 1917 годах? И где оно благоденствие, где оно торжество справедливости, ради которого призывали “проклятьем заклейменного”, не задумываясь, что проклятьем то заклеймен не рабочий человек и не пролетарий, которого никогда, и никто не проклинал, а сатана. Вот он и явился…. А ведь об этом предостерегал человек, живший в этом переулке. Следующее по переулку за рынком здание – квартира Ф.М. Достоевского, потому и улица носит его имя.
По этому переулку, вдоль дровяных складов он ходил во Владимирскую церковь, церковь особую еще и тем, что “отбивал” ее национализированную, и превращал в действующий православный храм еще один великий и любимый мною человек - Лев Николаевич Гумилев. Он был первым церковным старостой возрожденного прихода. Сегодня эту Владимирскую площадь, и церковь и знаменитую колокольню, построенную в подражание Пизанской башне, добивают новые русские, возводящие на месте дома поэта Дельвига чудовищный и очень современный по безобразности стеклянный гроб. Удивительное дело – денег не меряно, возможностей – море, техника сказочная, а вот малое и казалось бы бесполезная
деталь – общая культура… В которой необходима и совершенно ненужная латынь, и мертвый греческий, и мои любимые маскароны… А вот нет их и не то, что дворец возвести, а и дом то начнут строить – а, все консервная банка или, увеличенный до размеров наркотического бреда, спичечный коробок получается. И на какую бы сторону его не ставили, и да каких бы высот не вздымали, а все спичечный коробок, ну, хоть ты тресни!Единственно, что говорят, прекрасно, чем больше строительство, тем больше украсть или взяткой получить умелым людям можно.
Да, а на Кузнечном, перед рынком особенно задумываться не советую – мигом кошелька лишитесь. Место – лихое.
Я помню, как здесь толклась послевоенная барахолка, как затягивал плотный человеческий ком, потных, трусливых и жадных, как крысы, торговцев всем, незадачливых небывальцев, принесших продавать или менять на хлеб последнее барахлишко. Затянутые в людской водоворот с Владимирской площади бедняги вылетали на улицу Марата, под мемориальной доской, (с профилем старушки, идиллически повествующей, здесь был домик Арины Родионовны- няни А.С. Пушкина), в чем мать родила.
А над всем этим орущим, вопящим, толкающимся, матерящимся людским месивом торжественной парой, словно римляне с картины Иванова “Явление Христа народу”, проплывали два милиционера на белых конях.
И потом, когда барахолку передвинули на Обводный, место все равно оставалось нехорошим… Кузнечный считался самым дорогим рынком Ленинграда. Этот памятник Нэпу так и не стал знаком народного процветания. Что прежде, что теперь, народу он не по карману.